Архиеп. Иоанн (Шаховской)

МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ

(«Мастер и Маргарита»)

Текст предисловия к первому русскому изданию этого романа в Париже в 1967 году.

Если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста.

Иер. XV.

Михаил Булгаков (1891 — 1940) унес из этого мира тайну творче­ского замысла своего главного произведения «Мастер и Маргарита», в которое он вложил двенадцать своих последних лет и, в сущности,— всю жизнь.

Это произведение пролежало в бумагах покойного писателя 26 лет. В ноябрьском №11 1966 года журнала «Москва» появилась первая часть его, и в январском № 1 1967-го — вторая, последняя. Публикация была сопровождена статьями Константина Симонова и А. Вулиса... Надо отдать честь обоим авторам — с умелостью и даже своеобразным блес­ком они «подали» книгу Булгакова читателю.

Они очень умело оправ­дали странную, необычную форму этого произведения и сделали прием­лемым его содержание для своей страны. Нужно было их искусство, чтобы реабилитировать «Мастера и Маргариту». А. Вулис и К. Симонов ответили на все могущие быть возражения против этого произведения в СССР. Но и после их объяснений и рассуждений остается еще много такого, что можно высказать...

Сложный, с ветвистой, плюралистической тематикой, роман «Мастер и Маргарита» построен в ключе фантастики, острой сатиры и умной русской иронии. В основной структуре этого романа мы видим странную любовь Маргариты, некоего женственного начала (может быть, таинствен­но олицетворяющего Россию?), к столь же таинственному, как она, и, в конце концов расплывшемуся в далях если не света, то покоя, писателю, Мастеру. Мастерство его, сокрытое от читателя, было, очевидно, столь высоко и чисто, что он не мог не попасть в психиатрическую больницу для врачебной экспертизы.

Ключевая тема книги, любовь Мастера и Маргариты, проходит стран­ной, лунной, не солнечной полосой в повествовании и не избегает невероятных приключений, разыгравшихся в Москве и в России; она тоже попадает в свистопляску призрачно-очеловечившихся злых духов и трагически суматошных, полурасчеловечившихся и одураченных злом, вовлеченных в его игру, граждан.

Мастер и Маргарита,не двойной ли это образ русской души, жаждущей мира и раздирающейся между бесовским искушением и зовом истины? Острая маскировка автора (вынужденного к этому условиями жизни) затрудняет чтение подтекста книги. Но, несомненно, что читатель, заин­тересованный не одною только развлекательностью и остроумием книги, ощутит и ее метафизическую концепцию, явленную не в философских размышлениях, а в самом драматическом действии. Пронизанная молниями сатирического юмора, усеянная блестками озорной русской иронии, книга Булгакова, идущая по грани иного и этого мира, шекспировски-трагедийна.

Она — не только обличение бесчеловечия обывательского. В центре ее встает очистительная гроза над Голгофой, входящая на ее страницы внутренней повестью о Римском Прокураторе Иудеи, Понтии Пилате. Верно оценивая высокую эпическую прозу этих страниц, К. Симонов не решается сказать, что эта вершина прозы Булгакова, вызывающая его восхищение, является, в сущности, явлением не Понтия Пилата, а Христа Иисуса... Здесь именно «революционность» этого произведения. Впервые в условиях Советского Союза русская литература серьезно заговорила о Христе как о Реальности, стоящей в глубинах мира.

Однако то, что говорят булгаковские страницы о Спасителе и о Пилате, исторически не точно. Злая сила по-своему воскрешает евангельские события, где она была побеждена. Но и сквозь эту неточность и смещенность евангельского плана удивительно ярко видна основная трагедия человечества: его полудобро, воплотившееся в Римском Прокураторе Понтии Пилате. Воланд — главная сила зла — не мог совершенно исказить Лик Христов, как не в силах был и скрыть великой реальности существования Христа Иисуса. Громом с неба открылась эта истина московским безбожникам. Эти неверующие в существование Христа писатели на московских Патриарших прудах увидели реальность Его существования, одновременно с явлением злой силы. Старший из них, матерый руководитель писателей, всецело бывший во власти зла, но этого совсем не понимавший, был молниеносно уничтожен. А другой, молодой поэт, не до конца еще развращенный казенной идеологией, пройдя чрез всежизненную катастрофу, великое крушение, перешел в конце концов из оптимистического лагеря довольных собой строителей мнимого реализма в главный лагерь русских людей, понимающих, что есть нечто большее, чем материализм, и страданиями очищающих жизнь. Драма книги — неистинное добро. Среди этой фантасмагории идеократического и обывательского мнимого добра хозяйничает Зло. Слово Зло я тут пишу с большой буквы не потому, что оно достойно этого, а потому, что здесь оно заслуживает такого подчеркивания. Много­численны, трагически-смешны и нелепы, эти слившиеся с бытом людей проделки зла, одурачивающего человечество. Метафизической этой проблеме, обычно скрываемой в обществе, Булгаков дал, в условиях Советского Союза, удобную сатирическую форму, которую можно назвать метафизическим реализмом.

Этот большой свой реализм автор должен был, конечно, уложить на прокрустово ложе маленького, обывательского «реализма», переходящего в буффонаду, чтобы сделать хоть немного доступным людям свой замысел.

О книге Булгакова будут писать. И о ней не легко будет писать тем, кто станет писать. Но главное то, что книга эта уже пришла к читателю, и к тому лучшему читателю, который ищет в человеке изме­рения большего, чем материалистическое.

Первой целью своею Зло ставит сокрытие себя. Но человек, совре­менник наш, играющий атомами водорода, должен понять, как легко он может стать игрушкой этой силы, проходящей чрез все умствен­ные фильтры и социальные поры человечества. Круг одного только социально-экономического понимания добра и зла слишком мал для человека. И логика одних житейских нравственных критериев слишком несовершенна. Человек должен войти в метафизический круг истины.

Обращаясь к русскому человеку, сильно прополосканному в разных щелочных растворах материализма (но вследствие этого особенно чут­кому к высшей действительности), и думая о всяком человеке, Булгаков советует не забывать святых слов, оканчивающихся: «...и избави нас от лукавого...» С шекспировским блеском его книга открывает подлинную ситуацию человека, еще находящегося в области Понтия Пилата.

Архиеп. Иоанн (Шаховской)

( под катом - фотографии архиеп. Иоанна (Шаховского) )