![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
К вопросу о формах отражения материи
Mar. 22nd, 2015 09:09 pmСлучилось сегодня посмотреть английский сериал "Лютер". К концу эпизода понял, что общего у его персонажей. И "хороших", и "плохих". У них нет души. Психические переживания есть, интеллект есть, и очень изобретательный подчас, а вот души нет. И сами персонажи как будто не понимают, зачем их ставят в те или иные ситуации. Просто традиционно, по жанру, в таких ситуациях проявлялась какая-нибудь душа. "Oh, ya, crime and punishment, cute, мы это проходили, помню-помню."
Закончил смотреть, и через минуту читаю в ленте это. Нет, художественному вымыслу никогда не обогнать объективную реальность.
Закончил смотреть, и через минуту читаю в ленте это. Нет, художественному вымыслу никогда не обогнать объективную реальность.
...мифология - это важный частный случай картины мира (т.е. цельного, самосогласованного, хотя и не обязательно адекватного источника познавательных гипотез), в которой отсутствуют какие бы то ни было механизмы сличения с реальностью, выяснения достоверности знаний. Т.е. либо их _еще_ нет (случай Фрейденберг), либо они по каким-то причинам отключены (Барт), Научный интерес представляет вопрос о том, как ведут себя все возможные картины мира такого рода, независимо от исторических форм, в которых они когда-либо наблюдались.
Вот пример прочих из "всех возможных картин". Он, возможно, в наименьшей степени соответствует классическому понятию "мифа". Это - "понты" и "пальцы". Тут означающее - не слова, не жесты, а то невербальное внутреннее настроение, которым излучается уверенность в успехе. Означаемое - еще менее вербальное, смутно-семантическое ядро, которое в данном случае можно прочитать как "А, пронесет; а, все будет хорошо". Хотя "хорошо" не было ни разу, и в очередной раз ожидать его нет никаких оснований.
Т.е. общее с Бартом: множественность означающих, указывающих на одно и то семантическое ядро. Общее с миром (людей) Фрейденберг: мимезис, подражание "тотему" (это, наверное, какой-нибудь киношный супермен, да?). А общее с описанным выше классом картин мира - вопиющее отсутствие критериев достоверности, сличения с реальностью. Т.е. не то, чтобы "вот, впереди препятствия, но мы их не замечаем; впереди опасность, но мы на нее плюем". Нет, ничего этого в принципе нет в батарее гипотез и инвариантов данной картины мира. И очередное фиаско никоим образом не учитывается и никаких аксиом не поправляет. Нетотем ритуально превращается обратно в тотем.
Вот пример прочих из "всех возможных картин". Он, возможно, в наименьшей степени соответствует классическому понятию "мифа". Это - "понты" и "пальцы". Тут означающее - не слова, не жесты, а то невербальное внутреннее настроение, которым излучается уверенность в успехе. Означаемое - еще менее вербальное, смутно-семантическое ядро, которое в данном случае можно прочитать как "А, пронесет; а, все будет хорошо". Хотя "хорошо" не было ни разу, и в очередной раз ожидать его нет никаких оснований.
Т.е. общее с Бартом: множественность означающих, указывающих на одно и то семантическое ядро. Общее с миром (людей) Фрейденберг: мимезис, подражание "тотему" (это, наверное, какой-нибудь киношный супермен, да?). А общее с описанным выше классом картин мира - вопиющее отсутствие критериев достоверности, сличения с реальностью. Т.е. не то, чтобы "вот, впереди препятствия, но мы их не замечаем; впереди опасность, но мы на нее плюем". Нет, ничего этого в принципе нет в батарее гипотез и инвариантов данной картины мира. И очередное фиаско никоим образом не учитывается и никаких аксиом не поправляет. Нетотем ритуально превращается обратно в тотем.
Постинг ув. Д. Б. Буянера дал еще один повод процитировать Р. Барта:
"""
Как воспринимается миф? Здесь необходимо вновь вернуться к двойственности его означающего, которое есть одновременно и смысл и форма. В зависимости от того, буду ли я, аккомодируя свое зрение, вглядываться в первое, второе или же в то и другое сразу, у меня получится три разных способа чтения[105].
1. Если я вглядываюсь в означающее как в нечто пустое, то форма мифа заполняется понятием без всякой двусмысленности, и передо мною оказывается простая система, значение которой вновь обрело буквальность: салютующий негр есть пример «французской имперскости», ее символ. Такой способ зрения характерен, в частности, для производителя мифов, например для газетчика, который исходит из понятия и подыскивает для него форму[106].
2. Если я вглядываюсь в означающее как в нечто полное, четко отграничивая в нем смысл от формы, а стало быть и вижу деформацию первого под действием второй, то тем самым я расчленяю значение мифа и воспринимаю его как обман: отдающий честь негр есть алиби «французской имперскости». Такой тип зрения характерен для мифолога, который дешифрует миф, понимает его как деформацию.
3. Наконец, если я вглядываюсь в означающее мифа как в некоторую целостную неразличимость смысла и формы, то воспринимаемое мною значение оказывается двусмысленным: во мне срабатывает заложенный в мифе механизм, его специфическая динамика, и я становлюсь читателем мифа. Негр, отдающий честь, — для меня уже не пример, не символ и тем более не алиби; «французская имперскость» непосредственно присутствует в нем.
Два первых способа рассмотрения носят статико-аналитический характер; миф в них разрушается, либо путем открытого осознания его интенции, либо путем ее разоблачения; первый взгляд — цинический, второй — демистифицирующий. Третий же способ — динамический, здесь миф усваивается согласно его собственной структурной установке: читатель переживает миф как историю одновременно правдивую и нереальную.
"""
Цитата содержит много всяких терминов, но ее основной мотив можно проиллюстрировать простым примером. Вот, х/ф "Тасс уполномочен заявить":
«Г л э б б: Советские, попадая заграницу, начинают говорить как газета "Правда".
С л а в и н: А я не отделяю себя от газеты "Правда".»
В данном случае Славин (советский разведчик) реализует циническое прочтение мифа, будучи и производителем, и выгодополучателем его, Глэ-бб (американский разведчик) – демистифицирующее. Кто же реализует ди-намическое прочтение? Это, например, – политинформатор, читающий в ЖЭКе лекцию о международном положении. В отношении данной предметной области («американской военщины и борьбы за мир») он действительно не отделяет себя от газеты «Правда» (борьба за мир «непосредственно присутствует в нем» в том же смысле, как французская имперскость присутствовала в читателе мифа из примера Р. Барта). В отношении же иной предметной области и иного мифа, например, о все более полном благосостоянии трудящихся, его позиция может быть вполне демистифицирующей и рациональной.
Теперь - цитата из постинга Д. Б. Буянера:
"...рецензия блестящая, но достигающая, на мой взгляд, непредусмотренного эффекта. На меня, во всяком случае, она произвела впечатление щегольства с подмигиванием: вам, гагарам, показалось, что там всё просто и очевидно, но мы-то с режиссёром люди тонкие - он умеет виртуозно водить зрителя за нос, а я (столь же виртуозно) избегать его ловушек и разгадывать шарады."
Т.е., если использовать терминологию Р. Барта, Звягинцеву приписывается цинический взгляд на создаваемый им миф, Соломатину - демистифицирующий, а гагарам и пИнгвинам из аудитории "Новой газеты" - динамический.
Отсюда, в частности, следует, что собственно миф, достигающий адресата и (динамически) непосредственно присутствующий в нем, никак не может совпадать с теми конструкциями, которые на этот счет предлагает Д. Б. Буянер (книга Иова, метафора Злого Бога и диссидента-богоборца). Он - проще и пошлее, т.е. ровно настолько проще, насколько это необходимо для реализации этого самого непосредственного присутствия. Замах книги Иова не могут вместить даже те, кто в наши дни берется писать трактаты о ней (судя по некоторым примерам), что уж говорить о простых обывателях.
"""
Как воспринимается миф? Здесь необходимо вновь вернуться к двойственности его означающего, которое есть одновременно и смысл и форма. В зависимости от того, буду ли я, аккомодируя свое зрение, вглядываться в первое, второе или же в то и другое сразу, у меня получится три разных способа чтения[105].
1. Если я вглядываюсь в означающее как в нечто пустое, то форма мифа заполняется понятием без всякой двусмысленности, и передо мною оказывается простая система, значение которой вновь обрело буквальность: салютующий негр есть пример «французской имперскости», ее символ. Такой способ зрения характерен, в частности, для производителя мифов, например для газетчика, который исходит из понятия и подыскивает для него форму[106].
2. Если я вглядываюсь в означающее как в нечто полное, четко отграничивая в нем смысл от формы, а стало быть и вижу деформацию первого под действием второй, то тем самым я расчленяю значение мифа и воспринимаю его как обман: отдающий честь негр есть алиби «французской имперскости». Такой тип зрения характерен для мифолога, который дешифрует миф, понимает его как деформацию.
3. Наконец, если я вглядываюсь в означающее мифа как в некоторую целостную неразличимость смысла и формы, то воспринимаемое мною значение оказывается двусмысленным: во мне срабатывает заложенный в мифе механизм, его специфическая динамика, и я становлюсь читателем мифа. Негр, отдающий честь, — для меня уже не пример, не символ и тем более не алиби; «французская имперскость» непосредственно присутствует в нем.
Два первых способа рассмотрения носят статико-аналитический характер; миф в них разрушается, либо путем открытого осознания его интенции, либо путем ее разоблачения; первый взгляд — цинический, второй — демистифицирующий. Третий же способ — динамический, здесь миф усваивается согласно его собственной структурной установке: читатель переживает миф как историю одновременно правдивую и нереальную.
"""
Цитата содержит много всяких терминов, но ее основной мотив можно проиллюстрировать простым примером. Вот, х/ф "Тасс уполномочен заявить":
«Г л э б б: Советские, попадая заграницу, начинают говорить как газета "Правда".
С л а в и н: А я не отделяю себя от газеты "Правда".»
В данном случае Славин (советский разведчик) реализует циническое прочтение мифа, будучи и производителем, и выгодополучателем его, Глэ-бб (американский разведчик) – демистифицирующее. Кто же реализует ди-намическое прочтение? Это, например, – политинформатор, читающий в ЖЭКе лекцию о международном положении. В отношении данной предметной области («американской военщины и борьбы за мир») он действительно не отделяет себя от газеты «Правда» (борьба за мир «непосредственно присутствует в нем» в том же смысле, как французская имперскость присутствовала в читателе мифа из примера Р. Барта). В отношении же иной предметной области и иного мифа, например, о все более полном благосостоянии трудящихся, его позиция может быть вполне демистифицирующей и рациональной.
Теперь - цитата из постинга Д. Б. Буянера:
"...рецензия блестящая, но достигающая, на мой взгляд, непредусмотренного эффекта. На меня, во всяком случае, она произвела впечатление щегольства с подмигиванием: вам, гагарам, показалось, что там всё просто и очевидно, но мы-то с режиссёром люди тонкие - он умеет виртуозно водить зрителя за нос, а я (столь же виртуозно) избегать его ловушек и разгадывать шарады."
Т.е., если использовать терминологию Р. Барта, Звягинцеву приписывается цинический взгляд на создаваемый им миф, Соломатину - демистифицирующий, а гагарам и пИнгвинам из аудитории "Новой газеты" - динамический.
Отсюда, в частности, следует, что собственно миф, достигающий адресата и (динамически) непосредственно присутствующий в нем, никак не может совпадать с теми конструкциями, которые на этот счет предлагает Д. Б. Буянер (книга Иова, метафора Злого Бога и диссидента-богоборца). Он - проще и пошлее, т.е. ровно настолько проще, насколько это необходимо для реализации этого самого непосредственного присутствия. Замах книги Иова не могут вместить даже те, кто в наши дни берется писать трактаты о ней (судя по некоторым примерам), что уж говорить о простых обывателях.
Рассмотрим единичный поступок, не обусловленный борьбой за выживание, т.е. от которого можно добровольно отказаться, и “ничего за это не будет”, но в котором для достижения цели надо преодолеть сопротивление плоти и душевных немощей. Рассмотрим цепочки таких поступков. Важно, что каждый следующий несет в себе такую же полноту выбора, хотя и кажется, что он обусловлен “инвестициями” в предыдущие шаги. Рассмотрим предельные точки этих последовательностей, т.е. замыкание. Понятно, что замыкание не принадлежит исходному множеству, т.е. трансцедентно.
Видно, что нравственность не является ни необходимым условием, ни субстратом процесса. Она может быть одной из добровольно выбираемых целей, но безнравственные цели достигаются цепочками такой же природы. Френсис Дрейк, Бонни и Клайд, Писарро и т.п.
По всей видимости, описанная конструкция лежит в основе всех форм современного человекобожия. Во-первых, она очищена от "религиозных предрассудков". Во-вторых, имеет трансцедентность ("божественность", против которой не всякий и атеист станет возражать). В-третьих, эта трансцедентность является продолжением того, что признается присущим природе человеческой, а она, в свою очередь, полагается высшей и последней стадией всего.
Рассмотрим личностное начало, лежащее в основе каждого из отдельных шагов (все прочие стороны человеческой природы полагаются косными, преодолеваемыми в последовательности). Рассмотрим (для простоты, чтобы не надо было ничего доказывать) только такие последовательности, где личностное начало ведет себя монотонно. В таком случае оно принадлежит и трансцедентному замыканию. По-видимому, та часть, которая остается на замыкании, представляет собой идеально объективированную личностность, личность без ипостаси, личность без лика.
Видно, что нравственность не является ни необходимым условием, ни субстратом процесса. Она может быть одной из добровольно выбираемых целей, но безнравственные цели достигаются цепочками такой же природы. Френсис Дрейк, Бонни и Клайд, Писарро и т.п.
По всей видимости, описанная конструкция лежит в основе всех форм современного человекобожия. Во-первых, она очищена от "религиозных предрассудков". Во-вторых, имеет трансцедентность ("божественность", против которой не всякий и атеист станет возражать). В-третьих, эта трансцедентность является продолжением того, что признается присущим природе человеческой, а она, в свою очередь, полагается высшей и последней стадией всего.
Рассмотрим личностное начало, лежащее в основе каждого из отдельных шагов (все прочие стороны человеческой природы полагаются косными, преодолеваемыми в последовательности). Рассмотрим (для простоты, чтобы не надо было ничего доказывать) только такие последовательности, где личностное начало ведет себя монотонно. В таком случае оно принадлежит и трансцедентному замыканию. По-видимому, та часть, которая остается на замыкании, представляет собой идеально объективированную личностность, личность без ипостаси, личность без лика.
Э. Гуссерль рассматривает задачу N взаимодействующих солипсистов, которые, благодаря интенциональности, получают возможность признать существование друг друга на фоне предметов объективной реальности. А вот что пишет Р. Барт в своих "Мифологиях":
""
Миф обладает императивностью оклика: исходя из некоторого исторического понятия, а непосредственным образом возникая из текущих обстоятельств ..., он обращен ко мне; ко мне он развернут, я испытываю на себе его интенциональную силу, .... Если, например, я гуляю по испанской Стране Басков[103], то, конечно, могу заметить, что дома вокруг обладают некоторым архитектурным единством, общностью стиля, и это заставляет меня опознавать баскский дом как определенный этнографический факт. Но при этом я сам никак не затронут, не атакован этим общим стилем; я прекрасно вижу, что он был таким и до меня, и без меня; это сложное явление определено разнообразными факторами весьма широкого исторического контекста; оно не окликает меня, не требует себя именовать — разве что мне самому захочется найти для него место в рамках более общей картины сельской архитектуры. Но если я нахожусь где-нибудь в окрестностях Парижа и на углу какой-нибудь улицы Гамбетта или Жана Жореса16 замечаю кокетливый белый домик под красной черепицей, с коричневым деревянным каркасом, несимметричным скатами крыши и с плетнем вдоль всего фасада, то я ка бы получаю настоятельное персональное приглашена назвать то, что вижу, «баскским домиком», более того усмотреть в нем самую сущность баскскости. Действительно, здесь понятие является мне во всей своей адресности: оно настигает меня и требует опознать весь ряд интенций, которыми оно обусловлено; оно помещено здесь как сигнал чьей-то индивидуальной истории доверительной близости между мною и хозяевами домика, как самый настоящий призыв с их стороны. ... Личностная направленность здесь столь откровенна, что мне даже кажется, будто этот домик только что построен тут специально для меня — как некий магический предмет, возникший в моей сегодняшней жизни без всякого следа породившей его истории.
"""
Таким образом, вместо N пропагандирующих субъектов (чистых носителей определенного отношения к данному фрагменту объективной реальности (т.н. "предметной области")), на адресата мифологии воздействуют уже N+dN, так что для описания суммарного эффекта знания о исходных N оказывается недостаточно.
""
Миф обладает императивностью оклика: исходя из некоторого исторического понятия, а непосредственным образом возникая из текущих обстоятельств ..., он обращен ко мне; ко мне он развернут, я испытываю на себе его интенциональную силу, .... Если, например, я гуляю по испанской Стране Басков[103], то, конечно, могу заметить, что дома вокруг обладают некоторым архитектурным единством, общностью стиля, и это заставляет меня опознавать баскский дом как определенный этнографический факт. Но при этом я сам никак не затронут, не атакован этим общим стилем; я прекрасно вижу, что он был таким и до меня, и без меня; это сложное явление определено разнообразными факторами весьма широкого исторического контекста; оно не окликает меня, не требует себя именовать — разве что мне самому захочется найти для него место в рамках более общей картины сельской архитектуры. Но если я нахожусь где-нибудь в окрестностях Парижа и на углу какой-нибудь улицы Гамбетта или Жана Жореса16 замечаю кокетливый белый домик под красной черепицей, с коричневым деревянным каркасом, несимметричным скатами крыши и с плетнем вдоль всего фасада, то я ка бы получаю настоятельное персональное приглашена назвать то, что вижу, «баскским домиком», более того усмотреть в нем самую сущность баскскости. Действительно, здесь понятие является мне во всей своей адресности: оно настигает меня и требует опознать весь ряд интенций, которыми оно обусловлено; оно помещено здесь как сигнал чьей-то индивидуальной истории доверительной близости между мною и хозяевами домика, как самый настоящий призыв с их стороны. ... Личностная направленность здесь столь откровенна, что мне даже кажется, будто этот домик только что построен тут специально для меня — как некий магический предмет, возникший в моей сегодняшней жизни без всякого следа породившей его истории.
"""
Таким образом, вместо N пропагандирующих субъектов (чистых носителей определенного отношения к данному фрагменту объективной реальности (т.н. "предметной области")), на адресата мифологии воздействуют уже N+dN, так что для описания суммарного эффекта знания о исходных N оказывается недостаточно.
Вот замечательная дискуссия о предотвращении революций: http://buyaner.livejournal.com/161770.html.
А вот реплика, иллюстрирующая эти самые мифотворческие начала:
"""
telemont
Вы совершенно правы, революции действительно не имеют явной связи со злоупотреблениями власти и плохим качеством управления. Их общая причина - недемократичность режимов, а движущая сила - воля населения к свободе, самоуправлению и равноправию. Поэтому у правителей в принципе не может быть "правильной" линии поведения в смысле предотвращения революций. Разве только убить себя ап стенку.
"""
Миф - это притча с табуированной достоверностью. В данном случае "притчей", т.е. карточным домиком из метафор, составляющим образ перенесения, является следущее: "слабый ищет у великого защиты от сильного". Табуированность (т.е. вытесненность за пределы личной субъективной рефлексии) ее достоверности объясняется когнитивным диссонансом: "либо нас, простых обывателей, кто-то попользовал, в циничной форме, для достижения своих целей, либо мы все как один действительно боремся за свободу и демократию".
Вообще, если кто-то действительно озабочен предотвращением революций, то ему необходимо особое внимание уделять исследованию лакун общественного сознания, заполняемых мифотворческим материалом. Потому что если рванет, то скорее всего - оттуда. И не усыплять себя данными объективных (вербальных) опросов, где ставят галочки за нерушимую преданность "сильному".
Данные таких исследований, по-видимому, не стоит публиковать в открытой печати, ведь эксплицированный миф перестает быть мифом, значит, ему на смену придет другой миф, и всю исследовательскую работу придется проводить заново. Достаточно служебной записки на имя замглавы АП РФ. Можно возразить, что если АП РФ сама насаждает какие-либо мифы, то едва ли будет заинтересована в таких исследованиях. Но именно в этом случае она должна быть сугубо заинтересована в таких исследованиях, чтобы уберечь собственные посевы от плевел чужих мифов.
В принципе, советская пропаганда именно этим и занималась, что так же отмечено в дискуссии по ссылке. Слабым звеном являлось как раз нежелание знать истинную топологию своих и чужих мифов (т.е. данных-то было достаточно, слабость проявлялась в нежелании их "знать"). Что и дало повод одному из величайших деятелей того времени заявить, что мы не знаем общества, в котором живем.
А вот реплика, иллюстрирующая эти самые мифотворческие начала:
"""
telemont
Вы совершенно правы, революции действительно не имеют явной связи со злоупотреблениями власти и плохим качеством управления. Их общая причина - недемократичность режимов, а движущая сила - воля населения к свободе, самоуправлению и равноправию. Поэтому у правителей в принципе не может быть "правильной" линии поведения в смысле предотвращения революций. Разве только убить себя ап стенку.
"""
Миф - это притча с табуированной достоверностью. В данном случае "притчей", т.е. карточным домиком из метафор, составляющим образ перенесения, является следущее: "слабый ищет у великого защиты от сильного". Табуированность (т.е. вытесненность за пределы личной субъективной рефлексии) ее достоверности объясняется когнитивным диссонансом: "либо нас, простых обывателей, кто-то попользовал, в циничной форме, для достижения своих целей, либо мы все как один действительно боремся за свободу и демократию".
Вообще, если кто-то действительно озабочен предотвращением революций, то ему необходимо особое внимание уделять исследованию лакун общественного сознания, заполняемых мифотворческим материалом. Потому что если рванет, то скорее всего - оттуда. И не усыплять себя данными объективных (вербальных) опросов, где ставят галочки за нерушимую преданность "сильному".
Данные таких исследований, по-видимому, не стоит публиковать в открытой печати, ведь эксплицированный миф перестает быть мифом, значит, ему на смену придет другой миф, и всю исследовательскую работу придется проводить заново. Достаточно служебной записки на имя замглавы АП РФ. Можно возразить, что если АП РФ сама насаждает какие-либо мифы, то едва ли будет заинтересована в таких исследованиях. Но именно в этом случае она должна быть сугубо заинтересована в таких исследованиях, чтобы уберечь собственные посевы от плевел чужих мифов.
В принципе, советская пропаганда именно этим и занималась, что так же отмечено в дискуссии по ссылке. Слабым звеном являлось как раз нежелание знать истинную топологию своих и чужих мифов (т.е. данных-то было достаточно, слабость проявлялась в нежелании их "знать"). Что и дало повод одному из величайших деятелей того времени заявить, что мы не знаем общества, в котором живем.
К вопросу о пяти сигмах
Nov. 16th, 2014 04:47 pm"... Что касается до опыта, то он не действует на человека, если не закрепляется его сознанием. Это большая ошибка (и ошибка теоретическая) - думать, что опыт сам по себе, не идя через сознание человека, способен оказывать воздействие. Научные предрассудки - лучшее тому доказательство. В средние века человечество твердо держалось за схемы Аристотеля и Галена, а опыт нисколько не в состоянии был его переубедить. Когда в XVII веке знаменитый английский физиолог Гарвей доказывал круговращение крови, ему не верили ни Парижский университет, ни виднейшие ученые его специальности, а ведь Гарвей доказывал свое положение именно на опыте; но десятки и сотни вскрытых им тел не могли побороть отвлеченных схем. Все большие ученые исходят всегда из опытного материала; однако не было еще случая, чтоб новаторство завоевало успех показом воочию преимуществ своего метода, и если прогрессивная наука в конце концов побеждает, то в тот исключительно момент, когда совершается поворот в отвлеченных идеях эпохи." (О. Фрейденберг, "Миф и литература древности")
(no subject)
Jun. 15th, 2014 09:36 amСамое смешное, что, корча из себя европейца-космополита, по нелепой случайности родившегося в России, эмигрант, сам того не подозревая, выступает в глубоко национальном амплуа: в его словесном поносе проявляется едва ли не самая неприятная русская черта - нелюбовь к своим, тем более сильная, чем больше с ними связывает.
Вспоминается старый русскоязычный анекдот о том, как два представителя защищенной категории захотели стать русскими. С каковой целью вознамерились переплыть Волгу. И чем все кончилось? "Тони, тони, [лицо] [защищенной категории]!"
А если серьезно, то можно заметить, что основные черты системы ценностей российской интеллигенции являются следствием догоняющего развития. Это больше всего проявляется в сфере, связанной с этимологией ее самоназвания. В серьезной науке интеллигент ведет себя как мещанин во дворянстве. Где-то он там чего-то поднахватался, приоделся во фрак научной фразеологии. Но глубоко интуитивной, "кровной" связи с предметом у него нет, причем он сам этого не понимает. И это не оттого, что он "глупый". Дурь лезет от этого дикого комплекса принадлежности к "отсталым аборигенам", она блокирует спокойное, трезвое отношение к предмету и своей роли в его функционировании.
Близкие западные аналоги интеллигенции - тоже чудаки еще те, но такого комплекса у них нет.
UPD. Я употребил американский термин, попробую его объяснить. Представитель защищенной категории - это всякий, кто может доказать в суде, что его преследуют по факту принадлежности к защищенной категории.
Вспоминается старый русскоязычный анекдот о том, как два представителя защищенной категории захотели стать русскими. С каковой целью вознамерились переплыть Волгу. И чем все кончилось? "Тони, тони, [лицо] [защищенной категории]!"
А если серьезно, то можно заметить, что основные черты системы ценностей российской интеллигенции являются следствием догоняющего развития. Это больше всего проявляется в сфере, связанной с этимологией ее самоназвания. В серьезной науке интеллигент ведет себя как мещанин во дворянстве. Где-то он там чего-то поднахватался, приоделся во фрак научной фразеологии. Но глубоко интуитивной, "кровной" связи с предметом у него нет, причем он сам этого не понимает. И это не оттого, что он "глупый". Дурь лезет от этого дикого комплекса принадлежности к "отсталым аборигенам", она блокирует спокойное, трезвое отношение к предмету и своей роли в его функционировании.
Близкие западные аналоги интеллигенции - тоже чудаки еще те, но такого комплекса у них нет.
UPD. Я употребил американский термин, попробую его объяснить. Представитель защищенной категории - это всякий, кто может доказать в суде, что его преследуют по факту принадлежности к защищенной категории.
Про демагогию
May. 3rd, 2014 02:02 pmДля демагога самое важное - захватить плацдарм. Выдвинуть тезис, который собеседнику или целевой аудитории психологически трудно не то что оспорить, а даже вообще обсуждать. С которым для целевой аудитории связана некоторая внутренняя табуированность (причем не важно, оправданна она или нет, важно, что она есть). Захватив такой плацдарм, демагог дальше может уже и не "врать", более того, врать после этого становится просто вредно. Надо спокойно и основательно ("как учили") воздвигать здание логики аргументации. Если же плацдарм захватить не удается, то демагог делает вид, что не очень-то и хотелось, и в дискуссию далее не вступает. Ходит вокруг да около в поисках лазейки.
Известные демагогические приемы - переход на личности или ссылка на авторитет - частные случаи описанного подхода.
Таким образом, с демагогом может спорить только тот, у кого в модели мира _реально_ нет ничего табуированного. Т.е. либо святой или праведник (любое табу есть язычество, и праведнику они просто не нужны), либо полный отморозок. Хотя по последнему пункту есть сомнения; отмороженность ведет к регрессии, т.е. к откату к первобытным формам адаптации, а там уже табуировано просто все - как "на зоне". Так что остается только праведность. А какова вероятность в наше время среди спорящих найти праведника? Ага, 50 на 50, либо встретишь, либо нет.
Известные демагогические приемы - переход на личности или ссылка на авторитет - частные случаи описанного подхода.
Таким образом, с демагогом может спорить только тот, у кого в модели мира _реально_ нет ничего табуированного. Т.е. либо святой или праведник (любое табу есть язычество, и праведнику они просто не нужны), либо полный отморозок. Хотя по последнему пункту есть сомнения; отмороженность ведет к регрессии, т.е. к откату к первобытным формам адаптации, а там уже табуировано просто все - как "на зоне". Так что остается только праведность. А какова вероятность в наше время среди спорящих найти праведника? Ага, 50 на 50, либо встретишь, либо нет.
